Штрихи к портрету Героя, водрузившего Знамя Победы над рейхстагом, в контексте и на фоне событий восьмидесяти послевоенных лет.

Конкретика подвига: «полковник» – парламентёр

Алое победное полотнище затрепетало на ветру в 22 часа 30 минут 30 апреля. Правда, и в этом факте есть разночтения – по-любому время примерное. Хотя факт сам по себе уже  стал историческим. Точнее, Великой Историей. Как говорится, свершилось! А ночью…

Немцы ринулись в контратаку, при­менили фаустпатроны. Огром­ный зал рейхстага, заставленный стеллажами с архивными доку­ментами, загорелся. Пожар вскоре ох­ватил почти весь рейхстаг.

Люди зады­хались, горели заживо, оставаться в здании было невмоготу. К тому же, противник вновь оживился. Из безразмерных под­валов рейхстага выскочили немцы и стали теснить батальон, точнее, тех, кто остался жив, к выхо­ду. Полковник Зинченко (он уже к тому моменту покинул рейхстаг, с ним, кстати, его покинули Егоров и Кантария), увидев густой черный дым из купола уже со своего КП, приказал оставить рейхстаг и по­сле пожара атаковать его заново.

Первая же группа наших солдат, вы­скочивших из горящего рейхстага, была скошена ураганным огнем фа­шистов из Кроль-оперы. Баталь­он оказался в «мешке». Решили: лучше погибнуть, сгореть в этом адовом пекле, чем пасть при отступлении...

Дрались, что называется, как в последний раз. Впрочем, так оно и было. С потерями, с огромным напряжением сил удалось загнать немцев обратно в подвал. Сколько их там собралось – никто не ведал, тем более, никто не знал о системе подземных коммуникаций «Сектора Z» – центральной части германской столицы…

Берест приказал  авто­матчикам держать под обстре­лом все видимые выходы из подземелья, а сам, безмерно уставший, зайдя в небольшую ком­нату на первом этаже (видимо, приемную), присел на запыленный кожаный диван. И … мгновенно отключился – заснул.

– Ле... Лёшка! Да проснись же ты, чёрт!

Он с трудом раскрыл глаза и увидел наклонившееся над ним побитое оспинками лицо комбата. Рядом стоял Сьянов.

Неустроев, когда волновался, говорил, немного заикаясь. Это у него было после контузии.

– Лёшка! Фрицы выброси­ли из подвала бе...белый флаг. Но за…заявили, что будут го­ворить с офицером в чине пол­ковника, не ни...ниже, и я сра­зу подумал о тебе. Комплекция, у тебя что на... что надо, а я пойду с тобой а...адъютантом...

Прежде всего, «полковнику» нужно было умыться. На его лице лежал слой пыли и копоти. Воды не было, но в одной из комнат солдаты нашли не­сколько бутылок сухого белого вина. Ополоснув им шею и ли­цо, Берест, морщась от боли, наскоро соскоблил «сухой» бритвой щетину с подбородка и щёк. Прикрыв лейтенантские погоны, обрядился в раздобытую по случаю новенькую кожаную куртку и надел чью-то фуражку с малиновым око­лышем. «Адъютант», сбросил ватник, чтобы была видна гимнастерка с орденами. Сол­дату Прыгунову, знавшему немецкий язык, «переводчи­ку», прикрепили погоны стар­шего лейтенанта. Парламентё­ры были готовы.

По крутой лестнице они спу­стились в подземелье и... замерли: широкий длинный коридор, приспособленный под жилое по­мещение, был забит гитлеров­цами. Они теснились на двухъ­ярусных нарах, расположенных вдоль стен, сидели за столами, стояли в проходах, лежали на полу.

Как только русские спусти­лись в подземелье, стало очень тихо. Все взоры были обраще­ны на трех советских офице­ров.

Впереди  – щупленький, худой, но при­осанившийся, и от этого казав­шийся выше, – Прыгунов.

Из глубины коридора на­встречу русским шел поджа­рый, с нездоровым, одутлова­тым лицом оберст (полковник) и низенько­го роста человек в штатском. Оберст подошел чётким ша­гом, щелкнул каблуками и представился. Берест чуть не­брежно, но привычно поднес руку к козырьку фуражки и произнес:

– Полковник Берест. Коман­дир 476-го стрелкового ордена Кутузова первой степени, ордена Александра Невского пол­ка. Мы пришли в рейхстаг, чтобы закончить войну. Вы готовы?

– Я не уполномочен вести переговоры и должен прово­дить вас к командующему, – заявил оберст.

Это могла быть ловушка, но отступать было поздно. Твердым, чуть вразвалку, «матрос­ским» шагом Берест, а следом Неустроев и Прыгунов пошли сквозь строй перешептываю­щихся гитлеровцев за оберстом.

Остановились у двери. Минуту спустя, дверь отвори­лась, и их пригласили войти.

В просторной, хорошо отде­ланной комнате на кожаном диване сидели рыжеволосая молодая женщина и мальчик лет один­надцати в форме гитлерюгенда. У письменного стола стояли два морских офицера. Сам генерал – сухонький, остро­носый, в черном мундире с витыми погонями – сидел за столом. При появлении рус­ских он приподнялся, расставив костлявые руки, и оперся ими о стол. «Как ворон», – по­думал о нем Берест и предста­вился. Русский «полковник» по­вторил своё предложение.

Голос у генерала тоже оказался птичий, каркающий.

– Мы дадим вам ответ через двадцать минут. – И он увел с собой женщину, маль­чика и пришедшего с русски­ми оберста.

Вскоре генерал явился в сопровождении эсэсовского  офицера и заявил:

– Русские отбиты, немецкие танки подошли к рейхстагу. Нас больше, чем вас. Сдавай­тесь вы!

Берест побагровел, задох­нулся от гнева:

– Я не затем пришел сюда. – И, забыв о всякой ди­пломатии, добавил несколько крепких русских слов, видно, понятных генералу без пере­водчика. – Если вы не сдадитесь, – продолжил Берест, – мы вас уничтожим!

– Мы не сдаемся. Но один из вас останется с нами, на всякий случай, в качестве за­ложника, – бесцветные глаза гитлеровца хитро сузились.

– Генерал! Своим честным словом вы гарантировали пар­ламентёрам неприкосновен­ность.

– Один из вас останется с нами, – прохрипел немец,  – или все...

Этого  «ворона» Берест вмиг бы задушил голыми руками. Справились бы они и с моряками и эсэсовцами, но пробиться на­верх, через коридоры –  об этом нечего было и думать...

– Товарищ полковник! – козырнул Прыгунов. – Разре­шите обратиться: я остаюсь здесь...

– Берест глянул в худенькое, бледное лицо паренька, которого знал немногим больше месяца. Около трёх лет тот пробыл в гитлеровском концлагере, совсем недавно был освобождён, взят в действующую армию. А теперь, может быть, в последний день войны, добровольно вызвался остаться здесь, в лапах у фашистов.

– Хорошо, – Берест подчеркнуто строго обратился к генералу. – За жизнь старшего лейтенанта  вы отвечаете головой!

Уже когда они выбрались в вестибюль, эсэсовский офи­цер, сопровождавший их, отстав, успел вы­стрелить Бересту в спину, но промахнулся. Берест рывком повернулся и разрядил в него свой пистолет. И тотчас же вновь вспыхнула стрельба. От разрывов фаустпатронов загорелись груды папок с бумагами, сложен­ные в углу зала, занялась огнём мебель. Держать оборону было тяжко – дым драл горло, слезились глаза. Но держались…

Берест укрылся за бронзовой статуей Вильгельма. Орудуя двумя пистолетами, непрерывно кашлял, но стре­лял то направо, то налево по выходам из подземелья, из ко­торых показывались гитлеров­цы. Он совсем не заметил, что сверху в него целятся. Если бы не Вильгельм!.. Фаустпатрон попал в статую, и она разлетелась вдребезги. Бронзовая рука свалилась к ногам оглушенного лейтенанта. Откуда-то сбоку выскочил эсэсовец. Берест нажал спусковой крю­чок одного, второго пистолета, но обоймы были пусты. Лей­тенант схватил бронзовую руку и наотмашь ударил пытав­шегося закрыться врага. Но тут сзади еще один набросился на него. Берест вывернулся, и они схватились лицом к лицу. Берест запомнил только по­красневший от натуги шрам на лице гитлеровца...

К борющимся подскочил бо­ец с гранатой в руке. Как так получилось, не понятно: красноармеец размах­нулся и, споткнувшись, стукнул замполита по спине так, что у того на миг потемнело в гла­зах. От удара граната вы­скользнула из рук и волчком завертелась у ног. Замполит мгновенно оторвал от себя цепкие руки гитлеровца, чуть приподнял и швырнул его на гранату.

Она взорвалась под немцем, но острые ос­колки секанули лейтенанта по ногам. Он почувствовал, как в сапоги ему потекла кровь, и, обессилев, опустился на пол. Бойцы перенесли его в приём­ную, уложили на диван, наско­ро перевязали и ушли. Берест, поднялся, зарядил пистолет и, ковыляя на раненых ногах, снова вы­брался в зал. Занимался дымный рассвет – было уже утро 2 мая…

К этому времени к рейхста­гу прорвались другие подразделения. Гитлеровцы вторично выбросили белый флаг и на этот раз группами стали вы­бираться из подземелья наверх и начали сдаваться.  На Королевской площади быстро росли груды брошенного оружия, тут же строились под командой своих офицеров ко­лонны пленных.

Оберст с одутловатым лицом, первый встретивший Бе­реста в подземелье, подошел к нему и  положил свой пистолет к его ногам, хотя он  уже стоял в погонах лейтенанта. Генерала в чёрном мундире не было видно, не было и Прыгунова.  Берест расспрашивал немцев, горячась, грозил им, но никто ничего не знал о судьбе русского переводчика. Берест послал солдат в подземелье. Они обшарили все закоулки, но Прыгунова нигде не нашли, не обнаружили и его тела...

На площади около входа в рейхстаг сложили убитых и накрыли брезентом. Ветер ото­гнул полy его полотна, и в глаза Бересту бросилось удивительно знакомое лицо. Это лежал Пётр Пятницкий. Глаза его, еще незамутненные, были полурас­крыты. Замполит тяжело опу­стился на опрокинутую афишную тумбу и закрыл лицо руками...

Второго мая наступила развязка, хотя некоторые под­разделения гитлеровцев  еще сопротивлялись. Но их агония уже ни на что не влияла. И тут поступил приказ: «Прекратить огонь!». Гарнизон Берлина во главе с генералом Гельмутом Вейдлингом сдавался – в 7 утра он подписал капитуляцию.

Остановились танки и самоходки, замолкли орудия. Отовсюду, из всех щелей вы­бирались немцы и бросали оружие.

В западной части города еще продолжалась стрельба, а у Бранденбургских ворот уже возник митинг. Молоденький младшей лейтенант, стоя на танке, го­ворил стихами. Стихи еще пах­ли кровью и порохом, но это были уже стихи о Победе, о наступившем мире, о будущем счастье.

К трем часам дня практически везде стало тихо.    Советский    танк у рейхстага  поднял ствол своего орудия вверх. Он был еще теплый...  

На берегу канала, в котором накануне, укрываясь от огня, еще сидел Берест, стояли два солдата без гимнастерок в нижних рубашках. Они черпали воду касками и, обливая друг друга, о чем-то оживленно разговаривали, смеялись. До слуха лейтенанта донеслась насмешливая фраза:

– Вот  здесь,   наверное, на берегу    канала,   Геббельс  мечтал в лунные ночи...   

На Королевскую площадь со стороны Бранденбургских во­рот вышла колонна пленных немцев человек в пятьсот. Кто-то крикнул им: «Почему вы в касках? Война закончилась!». Немец-офицер, сопровождав­ший колонну, показал на небо: идет дождь!

Берест подставил ладонь. Действительно, срывались крупные капли. Саднило раненые ноги…

Начало мая 45-го – какие это были дни! Радость – всенародная. А как победителей встре­чали в Москве на Белорусском вокзале!  Счастье, слезы, море цветов. «Какая музыка была, какая му­зыка играла»…

Лейтенанта Береста на Родине встреча­ли без музыки, и его не снима­ла кинохроника у поверженного «логова» – в первые майские дни наши фронтовые фотокорреспонденты и кинодокументалисты старались запечатлеть Историю, «поймать момент, остановить миг», успеть снять Героев. Бересту после визита в санбат, поручили сопровождать репатриирован­ных. Безвестный эшелон при­был в сумеречный час, на за­пасной путь.

Жизнь и Судьба сделали очередной галс в его биографии...

Сергей ГОРБАЧЁВ,
председатель Союза журналистов Севастополя,
член Союза писателей России, капитан 1 ранга