Бронебашенная береговая батарея №35 Главной базы Черноморского Флота, ставшая эпицентром обороны Севастополя, служит беспримерным образцом долгого героического сопротивления врагу. На ее территории был создан Музейный историко-мемориальный комплекс, и сегодня по подземным лабиринтам проходят экскурсии.
Фонды музея постоянно пополняются благодаря поискам и переписке с родственниками погибших в боях, которые передают свои бесценные семейные реликвии: фронтовые письма, фотографии, награды, дневники. Один из самых волнующих объектов музея – Пантеон памяти, в котором высвечены имена тех, кто продолжал сражаться в последние, самые жестокие дни обороны города. В нем увековечены фамилии более тридцати двух тысяч защитников Севастополя. В память о героическом подвиге самоотверженных воинов мы публикуем несколько трагичных историй их жизней.
Последние дни обороны Севастополя, мыс Херсонес. Там все еще остаются десятки тысяч советских офицеров и солдат. К 35-й батарее и Херсонесскому маяку продолжают подвозить раненых, подходят воинские подразделения, идут женщины с детьми, до последнего надеясь покинуть город вместе с военными. Но вывозят лишь высший командный состав, для остальных не хватает самолетов, подлодок, катеров. Многие бойцы пытаются вплавь добраться до нескольких, видных с берега, лодок, но те не подходят близко, опасаясь, что толпа отчаявшихся людей просто потопит суда. Оставшимся деваться некуда: за ними море, впереди, в километре-другом, наступает безжалостная немецкая армия. Город уже взят. Кому-то казалось, что можно спрятаться – и цепочки людей, прижимаясь к обрыву, надеются, что нависающие каменные карнизы их спасут. Немецкие бомбардировщики высматривают спрятавшихся и прицельно сбрасывают бомбы, «накрывая» несчастных каменным пластом.
Кто, если не они, последние защитники Севастополя, до конца выполнив свой долг, так дорого заплатили за этот город? Здесь до сих пор находят останки людей, навсегда оставшихся на берегу в июле 1942 года. Когда читаешь военную статистику об убитых, раненых, пропавших без вести, сухие цифры задевают не так остро, как личные воспоминания тех, кто был там – на последнем рубеже.
Алексей Ремешевский. Плот из камер
Рассвет 2 июля старший лейтенант Алексей Ремешевский встретил на мысе Херсонес. Ночью он слышал взрывы, разрушившие 35-ю батарею, видел, как к берегу подходили два тральщика. К ним пытались доплыть люди, а по морю била фашистская артиллерия. Алексей Сергеевич знал, что несколько человек из его сослуживцев все-таки попали на борт. А он, будучи командиром первой прожекторной роты, не смог бросить свое подразделение.
Тишина утра не успокаивала – она казалась зловещей. «Только вражеские самолеты, летавшие на малой высоте, засыпали нас листовками и всевозможными иллюстрациями, требуя сдаться в плен, – вспоминал Алексей Ремешевский. – Листовками была завалена вся территория и прибрежные районы моря. Затем дикторы в мегафоны заговорили уже по всему полуострову с призывами сложить оружие и сдаваться в плен: «Убивайте командиров и комиссаров… Если не сдадитесь в плен, то за несколько часов будете уничтожены и сожжены!».
Ремешевский решил отправить раненых к 35-й батарее, попробовать укрыть их под скалами. Машина от прожекторной установки, которую чудом «поставил на колеса» механик, с трудом ползла по земле, изрытой воронками от снарядов. Сам старший лейтенант готовился к своему последнему бою: приказал сжечь документы, расчистить ходы сообщения в окопах, приготовить оружие. Его и оставалось-то всего ничего: три ручных пулемета и минимум боезапаса.
«С восходом солнца со стороны поселка Кача донесся сильнейший рокот самолетов, – описывал он события следующих нескольких часов. – С каждой минутой он усиливался, нарастал. Затем на горизонте над морем мы увидели черные тучи идущих волнами самолетов. Эта огромная масса бомбардировщиков рассредоточилась по всему фронту и с включенными сиренами стала сбрасывать воющие бомбы, от которых содрогалась израненная Херсонесская земля. С самолетов также скидывали тракторные колеса, рваные железные бочки, куски рельс, всевозможные минированные хлопушки. От этих предметов в воздухе создавался невыносимый вой. Бомбы сжигали растительный покров, «выгрызали» гигантские воронки, вздымали огромные волны камня и пыли, которые обрушивались на эти крошечные кусочки удерживаемой нами суши. После 4-х часовой обработки авиацией открыла ураганный огонь вся артиллерия двух вражеских корпусов. Дымом и пылью был окутан Херсонесский полуостров. Яркий солнечный июльский день превращен в непроглядную тьму».
Потом показались танки, за которыми шли автоматчики, с появлением немецкой пехоты послышались выстрелы с позиций, которые заняли защитники Севастополя. Они не просто отчаянно сопротивлялись, но дали жесткий отпор, какого немцы никак не ожидали от измученных, брошенных собственным командованием людей. Ремешевский приказал вести огонь по самолетам, которые кружили совсем низко, и один из них удалось сбить, упал он совсем близко: «Взметнулся огромный клуб черного дыма. От взрыва самолет разбросало во все стороны, а в нескольких метрах от нас упал шлем летчика с оторванной головой и оскаленными зубами, с прядью обгоревших рыжих волос».
И все-таки к концу дня Ремешевский и его товарищи вынуждены были отступить к морю. В одном из укрытий отыскали куски силового кабеля, сплели из них канат, чтобы спуститься к воде с обрыва высотой примерно 60 метров. «Мы стояли, прижавшись к скале, держа друг друга за пояса, чтобы удержаться от набегающей волны. Море неумолимо бушевало, но со временем волны все меньше стали захлестывать нас, а затем как бы море сжалилось и отступило. Вот наша кромка берега чуть заплескивается волной, шум моря постепенно утихает. Оружие и каски сложили под скалу и сели на них, прижавшись друг к другу».
Утром удалось отыскать небольшую бухту, закрытую скалами, укрыться в яме под одной из них. Оказалось, что рядом с этим местом «кладбище» техники, сброшенной в море советскими войсками при отходе. В том числе несколько автомобилей, с которых сняли камеры для самодельных плотов. На воду их спустили в темноте, над морем взвивались осветительные ракеты, мимо проносились трассирующие пули, а на одном из плотов пели «Прощай, любимый город». Им, мужественным, стойким людям, повезло – к утру волны отогнали плоты довольно далеко от берега, и их заметили с советской подлодки. На долю бойцов выпали не смерть и плен, а возможность дальше воевать за свою страну.
Борис Михайлов. Судьба комиссара
Говорят, что ярче всего, «до донышка», человек раскрывает свою истинную суть перед лицом смертельной опасности. Борис Евгеньевич Михайлов был полковым комиссаром 3-й особой авиагруппы Севастопольского оборонительного района. Он никогда не учился в школе пилотов, но, получив назначение, успел «налетать» немало часов, неплохо освоил самолет.
1 июля стало последним днем существования аэродрома на мысе Херсонес. Сюда прибыли 11 «Дугласов», чтобы эвакуировать командование. Самолеты занимали чуть ли не штурмом, но для комиссара Михайлова место было. Он мог улететь, но оглянулся и увидел глаза смотревших на него рядовых и младших командиров – людей, у которых почти не было шансов покинуть севастопольский берег. И он остался. Возможно, тем самым он спас и тех, кто сидел в «Дугласах» – обреченные люди готовы были броситься к самолетам, не дав им взлететь.
Старший лейтенант Сергеев – сослуживец Михайлова, вспоминал: «Разрозненная толпа людей подалась назад, люди остановились, вслушались и, подвластные голосу и воле комиссара, окружили его, снова становясь организованной, сплоченной силой. Он привнес в царящий в тот момент хаос организационный момент, дав людям надежду ценой своего спасения».
Когда самолеты улетели, Сергеев и полковой комиссар Михайлов подожгли все оставшиеся в капонирах самолеты и в полночь вернулись на командный пункт 3-й отдельной авиагруппы.
2 июля немецкие танки начали его обстрел. Михайлов приказал загерметизировать вход в долговременную огневую точку (ДОТ). За считанные минуты тесное помещение наполнилось дымом – внизу, в его подземной части сжигали документы, вентиляция не работала. Возможно, те, кто укрылся в ДОТе, после войны вспоминали бы с улыбкой находчивость комиссара. Он приказал установить в центре помещения стол, на него – стулья, и на эту пирамиду забрался один из солдат. Ловко балансируя и придерживаемый товарищами, он мог дотянуться до вентиляционной трубы, чтобы выглянуть через нее и оценить обстановку. Обстрел длился чуть меньше часа. Когда утихли взрывы, Михайлов вышел наружу глотнуть свежего воздуха. Через пятнадцать минут разорвалась роковая мина. Комиссар был убит на месте.
Борис Кубарский. Человек, который выжил
Кто-то сунул в руку сухарь. Он царапает десны, с трудом отгрызая от него маленькие кусочки. Но это все, что удается съесть за последние несколько дней, которые для артиллериста старшего лейтенанта Бориса Александровича Кубарского прошли как в тумане. Он помнит ранение, подземный госпиталь, взрывы, лошадей с обгоревшей шкурой в штольнях. Помнит, как долго куда-то шел: сам – или его поддерживали под руки товарищи? И вот – обрывистый берег, внизу море. Людей вокруг так много, что невозможно присесть. Толкнул кого-то рядом: подвинься! Толкнул, взял за руку – а она холодная.
«Встал. Спустился к воде, оттолкнул мерно колыхаемые волной трупы, пригоршней напился. День. Зной. В голове – расплавленный свинец. Рука распухла. Тупо смотрю перед собой. Вот лежит внизу большой плоский камень и на нем силуэт человека. Откуда здесь наскальное изображение человека в натуральную величину? С воем летят снаряды в море и становятся столбами воды, отвлекая от наскального изображения. Вдруг за кромкой камня я замечаю белые ступни. Долго смотрю, не понимая. Наконец сообразил, что это силуэт раздавленного человека в толщину картона, а ступни оказались не между камней. Солнце и море кровь вымыли», – это все, что он запомнил. И еще – последние минуты, когда мог сказать о себе: «Я пока не в плену».
Уже слышны обрывки разговора на немецком. Прямо напротив сидит сержант, поставил автомат между колен – и вдруг стреляет себе в лоб. А в пистолете Кубарского остался один патрон – тоже в себя? Вверху, на обрыве, стреляют – добивают пленных, которые не смогли встать. Вдруг какой-то старшина хватает Кубарского за гимнастерку, быстро свинчивает орден Красной Звезды и бросает в море: без него больше шансов выжить.
А вот уже плен, огромная колонна, растянувшаяся на километры. Он тоже бредет в ней – к городу, за город, через Инкерман. Сзади земля усеяна теми, кто не может идти дальше, их расстреливают на месте. Кубарского высмотрел какой-то румын, вывел из колонны, заботливо усадил на камень и… стащил хромовые сапоги. Дальше – босиком.
Борис Александрович помнит лагерь в Бахчисарае – огороженный загон на солнцепеке, затем страшный «Картофельный городок» – концлагерь в Симферополе. Когда полицаи отбирали командный состав, он решил не прятаться, встал в колонну офицеров. Привезли в Джанкой, потом через Украину в Германию. Ему, старшему лейтенанту Кубарскому, удалось выжить в немецком плену и пройти через фильтрационный советский лагерь. На всю жизнь осталось чувство горечи – из-за косых взглядов, предубеждения окружающих к человеку, побывавшему в плену.
В 1971 году он приехал на Малахов курган и увидел две морские пушки. Табличка гласила: «из батареи Матюхина». Со старшим лейтенантом Алексеем Матюхиным судьба его свела в плену. А в книгах об обороне Севастополя Кубарский прочитал, что батарея вместе с командиром полегла, защищая город. «Вот так! Не по своей воле оказавшийся в лапах врага, гордо, не уронив чести командира, прошедший муки плена, он уже авторов книги не интересует, ибо нужно отвечать на вопрос: что стало с армией, брошенной командованием? Лучше его убить», – с горечью говорил ветеран.
